Вечность — или, может, лет двести

#стартрек

Море — это диагноз,
Космос — тоже.
Моя милая Энтерпрайз,
В доках скучно.

Вот на месте команда,
Техники завершили работы:
Миссия впереди.
Пять лет... счастья?

Аз есмь за временным потоком!
Аз есмь, и имя мое Секси.
Я назначаю путь коротким,
Мой доктор беззаботен, весел.

Милая Энтерпрайз, я встречу —
Альфа кита четыре, — вместе
Мы проведем с тобою вечер,
Вечность — или, может, лет двести.

...

Тардис скучно.
Доктору — Доктор Кто? — тоже.
Энтерпрайз не в руинах.
Это секси.

@темы: фанф, тексты, стихи

---

когда ей снится арракис

#стартрек

планета арракис ценна своими песками

читает она в старой книжке забытой всеми
а кто не забыл тот умер
может быть и ее руками

планета арракис ценна песками
и спайсом рассыпаным тропами шай хулуда

а ей остается мираж
иллюзия злых и неверных троп
она ведь совсем не помнит не знает карт

где может быть есть арракис

и только когда приходит пророк
голубоглазый демон

она видит иных
она понимает теперь как ей дышать
и даже дом называют ее по-другому
ее дом оказывается зовут франклин

ее пророк оказывается ложным
в ее горах не рождаются песчаные черви
навигатор без спайса не может жить
и дом не взлетает

но джейла хватает за руку монтгомери скотти
пока ей снится арракис

...

когда ей снится арракис
можно лететь

@темы: фанф, тексты, стихи

---

#стартрек

Жутко болит голова который месяц;
боль напоминает мне, что я — телесен,

что я доктор, а не чёртов чудотворец,
что я молчу на «Свои исцели хвори».

— О чём вы молчите, доктор?
— Гоблин, чёрт, иди работать!

Жутко болит голова который месяц...
Это сильнее, чем звёзды, меня бесит:

космос — болезнь в темноте и смерть во мраке.
Я подожду в лазарете, бога ради.

«Я созерцаю смерть, доктор...
всегда при потере крови».

Жутко болит голова который месяц:
вдох на шесть-семь, выдох восемь-девять-десять.

«Курс на Вулкан, навигатор». — «Курс проложен»
— Новый Вулкан, капитан. Это несложно.

— Доктор, а не физик, гоблин!
— Я осознаю ваш облик.

***

Жутко болит голова...

Леонард, спокойнее;
это катра. — Не паранойя?

Ты! Ты меня доставал!
Зеленокровый ублюдок!

Мои родители разделили узы,
Леонард. Доктор.

@темы: фанф, тексты, стихи

---

про психопата, осторожне
и без осознанной и выверенной ритмики

все мои письма к тебе

все мои письма к тебе -
добрые, злые, или эмоционально незрелые -
были напечатаны на старой машинке
через копировальную бумагу.

все мои письма к тебе -
как очередной шрам на бедре от лезвия;
были с эпиграфом на языке хинди,
сюжетно складывались в сагу.

все мои письма к тебе
начинались с ностальгического "здравствуй",
или рассказывали о мертвом котенке,
или о синестезии во вкусе клубники.

все мои письма к тебе
были. но разделяй и властвуй:
твоя новая ассистентка
выбросила их, называя меня диким.

все мои письма к тебе
были напечатаны на старой машинке.
а теперь я пишу "убей"
ее кровью на старой книжке.

все мои письма к тебе
сожгла твоя новая жена.
если она хотела побед,
то ее судьба скверна.

все мои письма.
все мои письма к тебе.
...
ты и я смотрим фильмы.
вместе целый век.
...
остывает тело.
это бездна сверглась.

@темы: тексты, стихи

---

для меня - это по #startrek, эдакое !fem!mirror
но подозреваю, заметно это только мне
написано быстро и невнятно, выглядит также

да не будет поругана честь твоя
да не будет сказано слова лишнего
только знай любовь моя
только знай звезда моя
честь — лишнее

эполеты стучат стеклом и сталью
кортик в ножнах на поясе скрыт пока
выбор мой тверд и ясен
выбор твой неизвестен
знай — я твоя

шаг назад по слову командующего
локоть упирается тебе под ребро
сердце нечеловечье
сердце в моей руке
бьется твое

это выбор; не обернусь испуганно
я когда поверх рукояти кортика
ляжет твоя рука
я буду с тобой и над

только знай любовь моя
только знай звезда моя
честь — главное

@темы: фанф, тексты, стихи

---

Яна

практиковалась писать порно - получила драму на девять страниц

Й-а-а-нна

Я тяну обе гласные в ее имени долго, почти до того момента, когда невозможно различить, о чем речь.

— Яна, милая...

Второе слово почти проглатываю, едва роняю сквозь разомкнутые губы на ее плечо. И ничего, и не могу сказать ничего кроме этого глупого «Милая».

Поднимаю руку — мои пальцы измазаны сажей — прижимаю к щеке, вдавливаю, веду вбок — так, что ее голова наклоняется к плечу.

Яна, милая, ты же знаешь, что секс всегда в голове?

Когда я отнимаю руку, на светлой коже Яны четырьмя полосами некрасиво размазана сажа. Я провожу кончиками над ее губами, накрашенными какой-то темной помадой, слива или темное вино, но не касаюсь.

Поднимаю руку выше, к ее глазам, и мои пальцы дрожат.

Я нервно перешагиваю на месте, ноги дрожат так же, ступаю вперед и упираюсь коленом в бетонный забор, на котором сидит моя Яна. Сжимаю зубы, осознанно — ах, какое коварное слово — фокусирую взгляд сначала на своих пальцах, обветренных, измазанных черным, с неровно обрезанными ногтями.

Потом на глазах девушки рядом со мной: теплых карих глазах, кофейных, коричных, спрятанных обычно за пышными ресницами, а сейчас почти нервно распахнутых в испуге? в ожидании?

И наконец на линии горизонта вдали. Море почти недвижно, шепот волн почти неслышен, ветер почти не треплет ее распущенные темные волосы и до захода еще почти целый час.

Осознанный и разумный голосок внутри хмыкает.

Я хмыкаю ему в ответ и вслух.

— Янушка, хорошая моя, ты примчалась за двести километров, чтобы выпить? Хорошая моя, иди сюда...

Я шагаю вперед, вторым коленом упираясь в несчастный бетонный забор, и притягиваю ее к своему плечу. Прижимаю, неловко выворачивая запястья, чтобы не оставить следов на белой футболке.

Ветер тянет ее волосы к моему лицу — красные и зеленые пряди в темной гриве. Волосы пахнут дынными духами, ее любимый запах в неудачные ночи, недели и месяцы. А за дыней, за сладкими фруктами и прочими глупыми запахами — асфальт и пыль, прибитые дождем, странный рассветный морок.

Наш с ней.

Нет-нет-нет, шепчет тот самый уголок осознанности, это не те мысли, которые стоит озвучивать.

Яна всхлипывает мне в плечо, мокро и улыбчиво. Потом она вырывается из моих рук — я так и остаюсь неловко держать поднятые запястья на уровне своего лица. Подтягивает одну ногу, потом вторую, а потом легко поднимается.

Яна.

— Яна, твою мать!

Я шепчу это свое «йанна», задыхаясь гласными, в ее льняную юбку, в бедро, на ладонь ниже паха.

Яна делает пару глотков из полупустой бутылки вина — и также привычно, как весь наш танец, опускает руку вниз и отдает бутылку мне.

Вино терпкое, красное, и от моей жадности струйка катится из уголка рта.

Я стираю капли.

Яна спрыгивает по ту сторону забора и уходит к морю.

Яна.

Яна.

Я знаю, чего я не слышу за шумом моря и ветра — ее слез. И уж точно мне не стоит идти к ней и спрашивать что-либо. Опыт не пропьешь, как бы иногда не хотелось.

А вот вино допить можно.

Все катилось в бездну этим ее приездом — но бездна была желанней любого рая. Я прошлась с пустой бутылкой до мусорных баков, потом еще двести метров по набережной до кофейни, взяла столь любимый Яной странный напиток, в котором точно были сгущенка, кофе и мятный сироп, и не очень спеша вернулась.

Яна сидела, завернувшись в мою куртку. Я села рядом и протянула кофе. Она рассмеялась, глядя мне в лицо.

Не так. Она рассмеялась, рассматривая мое лицо.

И, перемежая разговор глотками кофе, моя милая Яна стирала с моего лица смесь из следов гари, вина, слез и морской воды.

— Ты измазалась, — смеялась она.

Потом, допив кофе, и не найдя больше салфеток, потащила меня в море за руку. Она держала меня за пальцы и отмывала их, погружая в песок и омывая водой.

А потом она откинулась назад у самого берега моря, утянув меня за собой.

Мы лежали, смотрели на медленно проявляющиеся в сумерках звезды, на сиреневый провал бесконечного неба, и море задевало мои кеды. Яна давно была босиком.

Я дышала. Это, пожалуй, уже было достижением.

Яна говорила.

Захлебывалась словами, пыталась выговорить все, что было в ней, все, что пригнало ее сюда, в глушь, ко мне.

И точкой в нашем привычном взаимодействии:

— А тебя я люблю, подруга!

По сценарию мне теперь оставалось подняться, укутать Яну в куртку и отвести ко мне домой. Собственно, я от него и не отступила.

Маленький разумный кусочек сознания в голове ликовал.

И вот Яна лежит на моей постели. Юбка, футболка, кеды — все скинуто по пути, сейчас я вижу на темном покрывале обнаженную женщину, прекрасную и спящую. Сколько раз я это видела — и каждый кадр в голове как самая большая ценность.

Я касаюсь ее щеки — как вечером, как в момент встречи — вдавливаю пальцы и веду руку вниз. За ухом, под челюстью, прочерчивая линию шеи. Целую в ключицу. Прижимаюсь к плечу губами. Сжимаю запястье.

Яна поворачивается, сплетая мои пальцы со своими.

А я... А я осторожно забираю руку, укрываю женщину и ухожу на кухню.

У меня, в конце концов, еще есть коньяк, а Яна завтра уедет.

Йанна... Мы слишком долго танцуем этот танец...

Я просыпаюсь после полудня следующего дня на кухне, под покрывалом, со шлейфом дынных духов на запястье.

В телефоне смс.

«Спасибо, что выслушала! Люблю тебя!»

Меня заносит в город, в котором живет Яна, несколько месяцев спустя, в самый разгар лета. Таких городов, ценных для меня тем, что именно в них жила Яна — и я была рядом с ней — за десять лет знакомства случилось три. Любимым был первый: узкие улочки и брусчатка, вычурные подъезды и шпили, крыши, где можно было слушать ветер, смотреть на небо наверху и город под собой.

Яна тогда носила короткие волосы и вишневые духи. А у меня была смелость, сейчас вымороченная, вычерпанная долгим знакомством, тысячью шагов танца, полуночными звонками и долгими переписками. У меня была смелость целовать ее. Обнимать. Курить за ней сигареты и отбирать плохое сладкое вино.

Тогда — календарно в разгар лета, но в холодный, ветреный год — тогда я пришла с пленера, уронила планшет у порога, сползая рядом, падая от усталости. Яна сидела на окне и опять что-то курила, открыв форточку.

Но воздуха не хватало и в комнате висел сладкий дым, он душил, он неприятно и до тошноты мешался с красками и потом, принесенными мной.

Зло; я тогда подошла, вскипая от чувства, и отобрала сигарету, растоптала ее, отшвырнула протянутую руку к стене и прижалась к яниным губам.

Это был порыв, это было мгновение, запал, нетрезвость от усталости: она сидела на высоком подоконнике, в который я упиралась животом; и мне приходилось запрокидывать голову, чтобы заткнуть эти губы, чтобы заставить ее глотать дым, чтобы не вырвалось ни слова.

Одной рукой я держала ее запястье, другой — лодыжку.

А поцелуй длился. Не было вкуса дыма — была приторная сладость помады. Было жесткое касание губ, была минута сопротивления и ни секунды расслабленности. Было — Яна прикусывала мои губы, отрываясь, чтобы вдохнуть. Было — я упиралась языком в ее зубы, прочерчивая контур клыка. Было...

Яна всегда носила и носит юбки.

Я отпустила ее руку, и горячие ладони мгновенно оказались у меня на пояснице, стягивая футболку. Я в это же мгновение лихорадочно лезла под юбку, кусая ее шею.

Тогда, через две недели, когда лето наконец стало жарким и душным, Яна уехала на конференцию и больше не вернулась в наш первый общий город.

Звонила и рассказывала мне, что влюбилась в замечательную женщину, нашла себя в работе и счастлива до умопомрачения.

Я тогда купила себе духи с запахом городских дорог и прибитой пыли и сменила квартиру.

Разумная часть сознания напоминает, что еще я делала в то время. Впрочем, совсем не факт, что сейчас я целуюсь лучше. Рядом с Яной нет никакого резона думать о технике поцелуя или секса.

Такси останавливается, я выбираюсь из прохладной машины и ныряю в яркий полдень. Чихаю от запаха бензина и раскаленного асфальта, закидываю рюкзак на плечо и достаю телефон, чтобы узнать, куда идти дальше. Яна звонит как раз в тот момент, когда я нахожу ее дом на карте.

— Привет! Ты уже приехала, я знаю. Подходи к парикмахерской на углу, я буду через пять минут.

Смеюсь в ответ на янины пять минут, получаю в ответ дежурную шутку про пунктуальность, и в этот момент подхожу к месту встречи.

За четверть часа ожидания я успеваю покурить, поговорить с мастером парикмахерской и согласиться на смену прически. Еще через полчаса оказываюсь с чем-то неожиданно коротким и алым на голове.

Улыбаюсь, опуская на глаза солнечные очки: Яна ждет меня у входа и курит что-то сладкое и мерзкое.

Она смотрит на меня, расплываясь в улыбке, а потом бросается на меня, обнимает, не прекращая смеяться мне куда-то в шею.

— Привет, моя милая... Привет, Яна. Йан-н-на...

Шепчу ее имя в ухо, прижимаюсь губами к волосами, вдыхая любимый запах, сегодня не смешанный ни с чем сладким или фруктовыми, ни с какими древесными нотами, похоже, что вовсе без духов.

Она выше меня, она всегда выше меня — носит каблуки, забирается на парапеты, стоит на верхней ступеньке эскалатора. Сидит на этих чертовых подоконниках и вычурно курит и пьет кофе.

До того, как это стало мейнстримом, — пробегает ехидная мысль.

Мы идем рядом и я подшучиваю, пустит ли она меня в свой дом. На свою кухню. В свою постель.

Получаю положительный ответ на все вопросы и смеюсь. Мы стоим перед дверью квартиры, и Яна проводит ногтями по выстриженным полосам в моих волосах.

— Янушка, это всегда было моей ролью, — поворачиваю голову и шепчу эти слова в ее предплечье, касаюсь губами соленой кожи.

— Ты не писала мне месяц. У меня было время подумать.

Удивленно раскрываю глаза и сжимаю пальцы вокруг ее запястья:

— Ах так? Это ты мне не писала месяц, Яна!

Неприлично долго провозившись с ключами, она наконец открывает дверь.

У меня выставка через два дня, я здесь на неделю, и прямо сейчас мы с Яной сидим на кровати, едим пиццу, пьем неожиданный яблочный сок и говорим. Обсуждаем города, в которых живем и работы. Рабочие проекты и коллег. Музыку и чужие стихи. Танцы и косметику. Тысячи всего, что можно обсудить, и старательно молчим о чувствах.

Поздней ночью я открываю сообщения и пролистываю на несколько экранов вверх: «...Люблю тебя!». Говорить о чувствах мы можем только в чатах.

Мы засыпаем, повернувшись лицом друг к другу. Я долго рассматриваю Яну, разглядываю в желтом свете уличных фонарей это выученное наизусть лицо, поднимаю руку и кладу пальцы на щеку. У меня опять нет никакого маникюра и грубая кожа, и я не чувствую мягкости кожи, но вижу контраст: нежная оливковая кожа и темные, коричнево-красные пальцы.

Я убираю руку, но Яна опять хватается за меня, переплетает пальцы, царапает кольцо на указательном. Я не убираю руку, когда засыпаю.

Мы никогда не согласовываем покупку билетов, но слишком много говорим друг с другом, и поэтому опять оказываемся очередной ранней осенью в одном и том же городе.

Мы бронируем номера в соседних отелях, но я заезжаю на сутки раньше, и Яна разыскивает меня утром второго дня.

Я слишком легко говорю о ней и обо мне «мы». Пытаясь прекратить, подтверждаю аренду студии на весь день и ухожу в ванную забрать свои таблетки.

Я не смотрю в зеркало, потому что и так знаю, как выгляжу после сложного перелета и почти бессонной ночи.

Я не смотрю в зеркало, но расфокусированным зрением фиксирую темные пятна головы и рук и белое незагорелое тело. Привычка — точнее, отсутствие привычки загорать.

Вздрагиваю, включаясь в реальность, когда на мои ребра под левой грудью ложится холодная ладонь. Яна предсказуема: она поднимает ладонь выше, сжимает мою грудь, вторую руку кладет на шею.

Я наклоняюсь и опускаю голову вниз, чтобы не видеть своего отражения — и чтобы не видеть ее отражения. Коричневых глаз, блестящих от недосыпа и возбуждения. Волос, стянутых в небрежный пучок: несколько прядей падают вдоль шеи, задевают ключицу и сосок. Лихорадочного румянца, который затапливает ее щеки, шею, пятнами вспыхивает на руках.

Яна держит меня за горло и за сердце.

Я пытаюсь глубоко вдохнуть и упираюсь лбом в камень столешницы, но она отпускает сердце и шлепает меня по ягодице. Вдох срывается. Я закрываю глаза.

Яна царапает бедро и опускается на колени за моей спиной. Она хватает мое запястье и тянет за собой. Я стою в ванной, в глупых отельных тапочках, наклонившись и широко расставив ноги; чувствуя лбом поверхность раковины, с вывернутой за спину правой рукой.

Мне неприятно, но это совсем не самое важное. Мне безумно. Мне до боли возбужденно.

Десять минут. Десять минут, и можно будет продолжить сборы. Десять минут. Я зажмуриваюсь, приподнимая бедра.

Движения ее языка и пальцев — плевать, что привычны. Также охрененны. По-прежнему. Мысль про поклонение и божество не успевает сформироваться, потому что Яна падает на пол и тянет меня за собой. Моя очередь, да, милая?

Я стою над ней, привычно втиснув колено между бедер и уронив голову на плечо; и ничего не могу сделать, потому что меня выламывает прекрасный мышечный спазм.

— Я тебя люблю... но... ты... такая сука... Яна.

Дышу в потное плечо, нависая над ней, прислонившейся к стене. Когда ноги перестают дрожать, заставляю ее встать.

И целую.

Она подается на меня, я двигаю коленом, она насаживается на него. Раз, два, языки сплетаются и я отстраняюсь на мгновение, выдыхая в ее губы. Царапаю ногтями ее бедро, сжимаю пальцы, и Яна стонет мне в рот.

Глотаю ее стон так, как будто это сладкое ядовитое вино.

Она кончает.

Я стекаю на пол рядом и уже могу дышать.

— Доброе утро, — ухмыляется она.

— Доброе, блядь, утро, — я отвечаю, не отличаясь утром человеколюбием.

У нас не получается выпить вместе кофе, мы не стыкуемся в это самое «мы», рассыпаясь на «она» и «я». Она — курит на балконе, затаптывает сигарету и падает в мою кровать, засыпаю мгновенно. Я — брожу по номеру, собирая скетчбук, телефон, деньги и одежду; и ухожу. Быстро завтракаю в отеле и выпиваю свои таблетки по звонку будильника. Яна писала, что у нее новая схема приема таблеток. Пишу напоминание, чтобы она не забыла о лекарствах.

Останавливаюсь у фонтана сделать несколько набросков. Карандаш вместо каменных цветов срывается в руки, кисти, пальцы; в прямоугольные ногти, следы от которых виднеются у меня на запястье.

Я нервничаю?

Дохожу до мастерской, здороваюсь с хозяином, делаю себе еще кофе и проваливаюсь в работу.

Работа идет тяжело, мелькает оливковым и черно-бордовым на границе зрения.

Выныриваю поздним вечером — когда свет за окнами мельтешит фонарями и фарами автомобилей. Включаю телефон, пропускаю рабочие письма, планируя перед сном на них ответить, и разыскиваю сообщения или звонки от Яны.

Она не звонила.

Дома, умывшись, ныряю в постель, в которой остался ее запах.

С трудом засыпаю, поставив будильник. Кажется, тут же вскакиваю от щелчка двери. Яна неразборчиво проговаривает мое имя — я догадываюсь, что это оно, только по опыту. Отвожу ее на диван, ставлю стакан воды, укрываю, и ухожу досыпать.

Как же я ненавижу, когда она пьет. Мне снится ненависть и кофе: очень сладкий и крепкий, засыпанный корицей, сваренный на имбире, бодрящий одним только видом кофе. Темный, непрозрачный, переслащенный кофе.

— Яна, что у тебя с курсом лечения? — Чувствую себя мамочкой, хотя вполне осознанно и обоснованно отказалась от детей. Болит голова.

— А тебе не плевать? Дома забыла. Да и у меня отпуск. Хочу оторваться нормально.

— Как вчера?

— Да.

Яна улыбается, разводит руками и тянется к моему плечу.

— Яна. Яна, твою мать....

— Не вспоминай мою мать, — бурчит и отклеивается от меня наконец.

Она и я завтракаем в лобби отеля. Я выпиваю свои таблетки и ухожу в студию. Сухо осведомляюсь у Яны, надолго ли она ко мне.

— На неделю. Тебе же наверняка скучно здесь одной.

А у меня три встречи только сегодня, контракт и парочка личных обещаний.

— С тобой точно не соскучусь, милая. Поехали потом к морю?

Мы допиваем кофе и расходимся.

@темы: фем, тексты

---

хз что это
но верлибр
но со смутными хвостами вечной войны Доктора Кто

каждый день я из года в год повторяю фразу о том
что это твоя война
ежеутрене начинаю день говоря
что это твоя война

амок твердят мне
амок
амок же
я рыдала бы у твоей постели
глухо надрывно сквозь зубы хрипом и горлом
но ты мне сказал
что это твоя война

и мне тебя не должно быть жалко
мальчик мой
а то что в голосе закипают слезы это ложь
...не ложь говорю тебе а клади

колокола заутреню бьют
нам
мы
женщины в темных платках с покрасневшими веками
поднимаемся на вдовьи на наши пристани
раскрываем глаза и рты и соленые слезы катятся
крики катятся
вместо петушиного вопля
улицами
это твоя война
каждой из нас было сказано

умолкли
бронза раскалывается к полудню
чтобы стать колоколом вечером

мы ступаем на поле за городом
я ступаю босая на поле за городоми
и снизу ко мне тянутся
руки

голые ладони тех
кто сказал
что эта война для них

но я точно знаю
что им на этой войне нет места

может смогу спасти одного
остальным же амок
серебряная подвеска
долгий сон

я захожу домой закрываю дверь
падаю лицом в пыльные доски пола
это твоя война
кричу этому полу и этим стенам

это моя война
ведь мы на ней мертвые

@темы: тексты, стихи

---

да прям психологический триллер целый

уступай шаману место
бок болит изнылся к чёрту
выгребай из чашки песто
доедай пока не гордый

уступил шаману место
так болтайся в неведеньи
пока кто-то травит леску
ты остался приведеньем

выгоняй шамана с места
разум метит в селезёнку
показать сумеешь жестом
мы выигрываем гонку

приглашай шамана вместе
нам бы выжить нам бы сердце
нам бы печень нам бы кости
ты не гордый ешь младенцев

@темы: тексты, стихи

---

Стрелы всю ночь смотрели в небо,
Лучники глаз не смыкали сутки,
Воины все повторяли "Кредо" -
Были закрыты глаза от муки.

С криком железо вставало в ярма,
Предназначение было болью:
Кто-то спасался идеей кармы,
Кто-то уверовал в воинство божье.

Ночь напролет светили в небо
Мощные лампы у котлована.
И автокран, убоявшись гнева,
Взрыкивал, опуская стрелу — плавно.

@темы: тексты, стихи

---

остановись, куда бы ты ни бежал,
выдохни и вдохни. мне жаль,
что в глубине костей не вода, а жар,
что ты посох, а не кинжал.

нелюдь, нечеловек, ты тварь,
возлюбленная мечта моя. и край
допустимой меры — янтарь,
в котором застынем. я твой алтарь,

ты мне верховный жрец. когда
я стану водой - то руда
в тебе станет огнем. чужда
эта кровь; но нет родней.

***

день, когда в моих венах вспыхнет огонь,
прорастет чернотой в ладонь,
и ни выдохнуть, ни вдохнуть — ведь гортань
наполняется пламенем — дрянь.

этот день наступает вмиг:
хорошо вчера, а сегодня тупик;
боль в висках порождает крик.
я бы смолчал. хотел. но уже отвык.

я твой верховный жрец; мой бог
умирает. я не помог
и получил сполна. итог?
новый виток в той же войне.

***

я выучила несколько трюков, князь.
ты бы вчерашний втоптал в грязь
за них. но я солгала и отреклась
от клятв — а ты умер. мне в масть.

боги, которым ты служил,
оказались мертвы. меня ты любил —
а я... боги мои — из жил
моих связаны; сложены из могил.

нужен не посох — а кинжал.
нашла способ пробудить жар.
ты жив. я нанесу удар.
новый ты. мой кинжал. мой жнец.

@темы: тексты, стихи

---

«Суслики?»
Замсуслика стоял на пригорке и смотрел, как под его ногами лежали тела соратников.

«Суслики!»
В его тихом голоске была грусть, жалость, горечь.

«Су-услики...»
Даже, пожалуй, немного слез.

«Суслики, п-а-адъйом!»
А потом он увидел осоловевшие сонные глаза каждого из этой стаи, и даже любовь к родному языку испарилась из голоса Замсуслика.

Суслики вскочили и побежали прятаться в лагере.

Каникулы закончились, и пора было возвращаться к мирной жизни: воровать интернет, подбивать на побег экскаваторы, рыть котлованы в Степи и, конечно же, оставлять следы на свежем асфальте. А вы знаете, сколько дорожной техники всегда роится около нового асфальта?

@темы: тексты

---

технически это фанфик #hawkeye #avengers на тот момент времени, когда у стрелка убили семью.

также бью себя по рукам - надо давать текстам писать как им удобно, а не гнать-гнать-гнать, чтобы не потерять идею и настрой (ощутимо слила концовку)

Моя месть напоена кровью,
Опоясана красной нитью;
Из железа запястья скованы,
Сердце в реберной клетке птичье.

Окоема конца не видно,
В небе черная точка - ястреб
Ищет, кто не отдал виру;
Кто виновен в могильных требах.

Мне подняться повыше, зорче
Быть, ровнее дышать и... сердце,
Заполошное, замолчи! Горше
Нет дороги, чем страстотерпцы.

И язык мой - враг мне до смерти.
И месть моя напоена кровью.
Они ждут меня на том свете,
Где линия прицела стала осью.

@темы: фанф, тексты, стихи

---

Орел зловеще расправил крылья,
Парит недвижно в бессильной выси.
Он скоро рухнет тьмой осколков -

И небо упадет на шеи,
Распорет стеклами нам жилы,
Напьется. Станет нашей кровью.

Орел, ты видишь, расправил крылья;
Навечно вплавлен в сетчатку глаза.
Ты скоро рухнешь. Ты. Колосс.

@темы: тексты, стихи

---

да, я слишком поздно прочитала про ударение слова толика

Спит птеродактиль, летящий к гнездовью праматери,
Дремлет, пластаясь в горячих потоках воздуха,
Снится ему, плывущему в воздушном фарватере,
Целое желтое поле цветущих подсолнухов.

Спит Анатолий Сергеевич, командировочный,
Средний технический специалист бухгалтерии.
Снится ему, как он, упрямый и добросовестный,
Между стеблей подсолнуха дерется с неверием.

Меркнут подсолнухи, перетекают в оливковый,
Бурый и серый. Толик сидит в кафе в Монголии,
В небе планирует звероящер реликтовый,
Шепчет Толик: "Птеродактили были в утопии",

"Что есть утопия, Толик?" — зверюга пикирует
И приземляется рядом со столиком Толика.
А Анатолий в ответ на иронию фыркает:
"В каждом из нас, мой дракон, есть толика утопии".

Толик смеется, предельно серьезна рептилия;
В редкую ночь Анатолий серьезен, а ящер
Весел, восторжен, прячет, как ему опостылело
Каждую ночь с Толиком говорить о настоящем.

Ящер тяжело улетает в небо Монголии,
Толик просыпается в поезде и читает
Новости, небрежно пишет в кроссворде "Магнолия".
Ящер кладет яйцо, возвращается к стае.

@темы: тексты, стихи

---

гаснут медленно маяки:
нет тебя, нет ее, нет меня. нет ни зги.

в этом городе темень и мрак,
и каждый, сделавший шаг в туман, враг.

в месиве воздуха и воды тишь;
и тебе, наверное, кажется, что ты - бежишь.

но в городе вечный туман. замри.
не двигайся. не дыши. не люби.

***

я был шепот лесной травы,
она - лунный и звездный свет.
мы, далекие от вражды,
и любви не знали примет.

но спустился с небес огонь,
я ушел в тишину, а свет
сиял. стало сотворено
нам горькое счастье на всех.

***

после был город и жизнь,
а теперь туман.
он ползет из-под земли,
он течет с небес,
он пророчит пленникам казнь.
я роняю стакан,
когда чувствую в невозможной дали:
вот маяк погас, вот огонь исчез.

***

в городе темень и мрак, в городе нет любви,
в городе вечный туман. замри.
не двигайся. не дыши.

@темы: нервное, стихи

---

авторское

за 40 лет до меркурия
пару поколений после Юпитера
ну и лет за сто-двести до Сириуса-7

супруга - провидица и искренне верит, что муж должен быть императором.


третья твоя любовь — вот она, под ногами;
лежишь, уставившись в бесконечность над нами,
смотришь на звездное молоко, на небесный
огромный купол; сияет в зените честный

Денеб — звезда телепатов, планета судий —
сказавший, что за любовь расплатишься сутью...
и что же? вот он я. вот ерошу затылок
супруги, лежащей у моих ног, и вымок

от слез ее мой кинжал. берегись, родная;
котенок, чего ты плачешь? совсем иная:
ребенок Денеба-семь наследует силу;
скучаешь по дому? мне в висках колотило,

когда я стоял на коленях и просил за
тебя отца, ждал дозволения, бесился:
не быть императором — на тебе жениться!
и ты согласилась, не провела границу.

***

мой муж, мой лучший друг.
я отродье Денеба,
но верна много лет Терре;
мой принц, я допущена в круг
и место мое под звездным небом;
(с тобой я узнала прелесть скачки по прериям)

мне назначено молвить слово: слушай.
твоя первая любовь — наша дочь;
она вырастет — будь великодушен,
не металл, не вода — не гони прочь.

твоя вторая любовь — отец,
Венера скоро примет его.

а третья твоя любовь, слепец,
у тебя под ногами. Вдовство

твое — это не крест, а право.

***

она сорвала кинжал;
провела по груди слева направо;
скончалась от яда. я кричал.

***

отец умер неделю спустя.
меня короновали. какой пустяк.

@темы: тексты, стихи

---

твоей луне, моей луне, его луне, ничьей луне

твоей луне, моей луне, его луне, ничьей луне —
за счастье сыновьям юпитер воздает вдвойне.

привет тебе,
великолепный статью
красавец, гордый пёс.

кому поёшь, кому ты воешь,
да как ты смеешь быть —
таким?

настолько человеком, пёс?

(вступает хор)
Ах, юный волчонок недоволен назначенной ролью,
не обернувшийся сотни раз, он кичится привольем.

дитя кровавой
Эрулы,
наследник Майи,
мальчишка,
ребёнок,

мы даровали б тебе свободу,
не будь мы также скованы Им:
наблюдать многая лун восходы
обречены, напевая гимн.

твоей луне, моей луне, его луне, ничьей луне —
нас этот свет ведет к одной большой нужде (беде?)

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, белозубая псина, литое
твое упрямство, мы знаем, сломают наши устои.

щенок в помёте лучший,
астрологами сказано,
что много чаще человек,
чем пёс.

ты должен был стать дипломатом,
переговорщиком,
Юпитеру покой нести и славу,
а ты?
о, славный воин...
кем стал, о воин?

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, мы тебе не дозволим подохнуть,
Эрулы и Майи дитя; наш страж, наш брат неудобный.

я старшая твоя сестра,
живущая под светом Майи,
под шкурой прячусь и бегу,
завидев брата нашего —
породы хищной.

я старший брат твой,
рождённый в свете Майи,
звериной сутью обернувшись,
охочусь.

я старший брат твой,
Эрулы выбор.

единокровная сестра тебе я...

здесь.

сын мой, избравший торный путь,
хоть слово слышишь ли в многоголосье?

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, дело твое, но ты обещал нам
остаться живым, разумным. Но хватит: вот твоя тайна.

привет.
привет, я не могу молчать, я не могу сказать.
привет, спасибо что зашел,
я по тебе скучала,
младший.

твоей луне, моей луне, его луне, ничьей луне —
все важное нет сил сказать наедине

молись, волчонок,
знай, воин — жизнь конечна.

не унывай, мальчишка, мы еще с тобою
не начали ни танцев,
ни назначенной судьбы.

держись, мой брат.
борись, мой брат.
дыши, мой брат.

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, мы даже мертвые остаемся
сиянием лун, памятью, совестью — этому смейся.

и смейся!
и смейся, как хохотал много тысячелетий тому
под лунами предок наш, погружаясь в Юпитер.

@темы: тексты, стихи

---

Рождённый под сенью Эрулы и Майи;
наследник великих родов, страж и воин,
прошедший с оружьем от края до края
границы родной земли... Я — недостоин?

(вступает хор)
Ах, юный волчонок недоволен назначенной ролью,
не обернувшийся сотни раз, он кичится привольем.

Я лучший из лучших, сын лунного света,
отметины властных селен запятнали
мой лоб и усеяли руки; советы
кого вам меня запереть нашептали?

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, белозубая псина, литое
твое упрямство, мы знаем, сломают наши устои.

Я младший в помете, но это ни разу
не повод держать в неведеньи и лгать мне.
Услышьте меня, о предки: я обязан
там быть; после скроюсь в вечном урагане.

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, мы тебе не дозволим подохнуть,
Эрулы и Майи дитя; наш страж, наш брат неудобный.

Бросайте жалобы, хватит: я услышал,
слова тех на Юпитере, кто скорее
одет в шерсть и мясо, и его добыча
бежит. Пустите. Договорим позднее.

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, дело твое, но ты обещал нам
остаться живым, разумным. Но хватит: вот твоя тайна.

Река, полная шепота, речи, крика
затихла. И самый важный голос — тоже.
Я отворил дверь и вошел, безъязыкий,
попрощаться с матушкой своей на ложе.

(вступает хор)
Ах, юный волчонок, мы даже мертвые остаемся
сиянием лун, памятью, совестью — этому смейся.

@темы: тексты, стихи

---

ни править, ни перечитывать

много стремного верлибра

за каждым из нас вереницы трупов:
они лежат во гробе,
смотрят из-под корней,
они - березы и вековые дубы,

а ты стоишь над котлованом
и не можешь выдохнуть,
только левый кулак отнимается -
вот тебе сахарок и капли.

помнишь в средней школе
ты потащился без понимания
и стоял рядом с одноклассницей
(она тогда неожиданно носила черное),
смотрел на медные монеты, закрывшие веки...
кого-то - это был ее брат,
вы не были знакомы.
он повесился в развалинах за городом.
его нашли через неделю,
маньяка так и не поймали.
помнишь: ты так же не смог сжать кулак,
донес влажный песок
(дерьмовая почва в тех краях)
в раскрытой ладони и уронил вниз.

потом несколько лет было хорошо:
вы с семьей переехали,
появились новые друзья,
необременные такими воспоминаниями -
точнее, ты не спрашивал.
забыл.

однажды зимой лучший друг прыгал с гаражей -
разбегался и с крыши, с размаху летел -
и упал спиной на кусок арматуры.
это была холодная и бесснежная зима,
ты не запомнил крови, но
запомнил скорую.
убежав домой, ты спрятался у себя и читал,
вроде бы, "юного техника" -
с тех пор ненавидишь все,
связанное с нанотехнологиями.
так сложилось.

еще была девушка,
дочь бухгалтера на производстве,
с которой вы встречались,
но, как говорят, не сложилось.
ходили слухи,
что она умерла от аборта.

на третьем курсе,
на экваторе, весь университет
пафосно прощался со старым ректором:
гроб стоял в холле,
ты в тот день не знал об этом и приехал.
спасло, пожалуй, пиво.
студенческая привычка пить перед лекцией.
ты так и не научился смеяться над своей истерикой.

после диплома,
в период трех работ и ночной смены,
"трагически погиб хороший товарищ" -
как писала листовка супермаркета, где вы работали.
ты тогда первый раз купил таблетки
и проглотил не глядя несколько.
помогло.

если подумать,
то похороны сопровождали тебя через год,
ты их упорно игнорировал.
пытался,
как мог.

обычно получалось.

обычно получалось забыть.

но иногда
(тогда ты не чувствуешь, как левая рука
сжимается
до крови,
сминает подвеску из медного сплава,
концы алатыря ломаются)
но иногда они подкрадываются
слишком близко

кажется, разрытая яма манит,
хочет сделать тебя таким же -
смотрящим из-под корней,
ищущим неба.

но ты забываешь это снова и уходишь.
деревья шепчут,
те, кем они были, шепчут,
что скоро настанет твое время.

сахар на языке тает, скрывая горечь раствора.

@темы: тексты, стихи

---

с той стороны на тебя нисходит ад
прозрачная горечь его повторяет рисунок вен
огненный ливень вот-вот упадёт с небес
вдыхай глубоко этот яд
бес

@темы: чёрновик