Пустыню накрывает крыльями шлейф богов. Их много, а веры в нас невыразимо мало.
Рассвет уже начался, и узкие клинки солнечного света проникают под полог облаков. Пока еще на коже остается ночной холод, пока покрывала из шелка и шерсти, многослойная абайя, прохладны, — мы живы.
Мы живы, мать моя, человек, иссушенный болезнью, пустынью, немилостью и благословением богов — всем сразу. Я привел тебя к ярко-синему озеру для паломничества. Молись Бесплодной, богине великой реки, и не надейся вернуться домой. Я не надеюсь вернуться с тобой, не веря ни в Бесплодную, ни в Господина Пустыни, отца ее.
Мать моя, человек, выкормивший и вырастивший меня, человек, чьи сухие ладони всегда будут символом счастья, принятия и веры, прости меня. Я не был нежен и участлив, я не искал разговоров, не помогал в делах. Слишком быстро бежал по пути долга, задетый полой плаща Безымянного бога.
Две с лишним дюжины бусин в четках в моих руках — что они могут сделать с тем, что ты умираешь? У тебя больше не будет сыновей, генетическая программа отгрызла кусок тебя и назначила меня наследником, будь она проклята. Бури Господина Пустыни сожгли тебя до срока, боги лишили нас той пары лет, которые могли быть, будь прокляты эти боги.
Понимая, что впереди будет только боль и угасание, ты попросила провести тебя к озеру. Последнее паломничество: путь к озеру занимает всю ночь, и вернуться обратно уже нельзя.
Ты сидишь в светлых праздничных одеждах, темный силуэт перед белым небом. Я знаю, что ты уже практически не можешь идти, но не могу встать, и помочь тебе сделать два последних шага к воде. Кислота в озере убивает быстрее болезни. Значит, тебе придется не так долго терпеть.
Зачем-то ты скидываешь абайю, оставшимся в нижнем платье без рукавов. Смуглая кожа на руках обтянула кости и выглядит как тонкая бумага. Ты поднимаешься с трудом, опираясь на посох, и делаешь шаг вперед. Еще один. Вода лениво подползает к краю ткани у ног.
А я...
— Мама! Не умирай!
Обернувшись на мой крик — этот сиплый звук был криком? — ты не удерживаешь равновесия и падаешь на спину.
Прощай, мама. Прости меня, пожалуйста.
Я поднимаю абайю, стряхиваю песок, и накидываю еще один слой ткани поверх своего плаща. Закутываю голову плотнее, солнце уже начинает жечь открытые участки кожи.
Под плащом я перебираю четки — две дюжины и еще три — и понимаю, что я больше не вернусь в свой город.
Прощай, город с белыми стенами, оплот жизни в бесплодной Пустыне. \Прощай, город, я больше к тебе не вернусь.
В сознании всплывают дороги, подсказанные Безымянным богом.
Одна из бусин в четках едва заметно похрустывает.
Сколько во мне веры? Хватит ли ее, чтобы выжить в дороге?