Занавеси шелохнулись, и аасим обернулся на звук. Он ждал увидеть женщину, живую и полнотелую, готовую родить, но вместо этого его взгляд натолкнулся на старуху. С наивностью и бесстыдством он рассматривал ее, ее высушенное тело и пустые руки, а потом сказал:
— У тебя не может быть детей. И у тебя нет еды. Зачем ты пришла?
— Ты меня совсем не помнишь, мальчик?
читать дальшеГладкий лоб наморщился, пухлые губы непривычно скривились.
— Ты кормила меня и утешала. Давно.
— Давно, мальчик, — тихим эхом женщина повторила слова аасима. — Еще до того, как родились твои первые сыновья.
Ее рука коснулась коротко остриженных волос воина. Она присела рядом с ним, лежащим на подушках, и прикоснулась к плечу. Это прикосновение было горячим и сухим.
— Мама?
— Ты вспомнил, мальчик мой.
Старуха улыбалась. В голосе же аасима было только непонимание: почему к нему пришла она, а не здоровая женщина. Прикосновения матери пробуждали воспоминания о любви, но они сразу тонули в памяти о касаниях других, намного более приятных. За которыми следовал секс, а не стакан солоноватого сока у постели.
— Я не хочу тебя. Зачем ты пришла?
— Увидеть тебя в последний раз, малыш. Мне уже пора идти к озеру.
Уйти к озеру — это умереть. Рашады разрешают некоторым умирать по пути к кислотному озеру в пяти фарсахах от города. Никто из аасимов, правда, не умирал так.
Ровные черты лица аасима опять исказились. Люди часто умирали, но не предупреждали его, что уходят.
— Тебе обязательно умирать?
Пальцы женщины, поглаживающие плечо юноши, замерли. Горячий воздух показался тяжелым, и даже для дыхания надо было приложить усилие.
— Да.
— Ладно.
Женщина направилась к выходу, цепляясь за стены. Аасим прикрыл глаза и задремал.
* * *
Ночь упала на пустыню резко, почти без сумерек, и вспыхнула звездами и инеем.
Жители города потянулись наружу по хозяйственным нуждам, нагруженные волокушами, корзинами или котомками.
Только одна женщина стояла у стены без чадры, укрытая ветхим покрывалом, и никак не могла сделать первый шаг.
Но и она поняла, что никто не станет ее провожать. Последнее паломничество — личное дело человека и его бога.
— Темная Госпожа, мне осталось пять фарсахов жизни, не оставь меня в милости своей...
Опираясь на палку, женщина двинулась вперед. Сначала ей удавалось идти ровно, но позже она начала спотыкаться, падать на песок; останавливаться и надсадно кашлять.
Кашель в ночи раздавался далеко. Также она слышала живые голоса своих бывших соседей. Но чем дальше она уходила, тем тише становились голоса. Уже было пройдено два фарсаха, почти половина пути, когда послышались быстро приближающиеся шаги.
За ней бежал аасим. Тот, к которому она приходила днем. Ее сын. Маленький защитник города, который знает только удовольствия и долг.
— Мальчик мой...
Юноша подбежал и обнял мать изо всех сил, не обращая внимания, что хрустнул посох и, похоже, кости. Нагнулся, прижимая мокрые глаза к материнскому плечу.
Они замерли в неудобной позе, не зная, что делать дальше.
Женщина не плакала. Люди, которые живут пустыней, не тратят влагу попусту.
Наконец женщина отстранила аасима, вдохнула ‒ попыталась глубоко вдохнуть, опять закашлявшись.
— Иди домой, мальчик мой. Тебе надо успеть до рассвета. А я посижу здесь и посмотрю на тебя.
Юноша послушно развернулся и пошел назад. Иногда он оборачивался, но вскоре уже не видел маленькой фигурки под склоном дюны.
Ему надо было спешить. Скоро будет буря, скоро аасимам придется выходить на стены своего города. Защищать детей. Защищать женщин и рашадов. Защищать кого угодно в стенах Города.