Рашадов не любили. Кто будет любить существо, которое спит весь день, и только к вечеру приползает, чтобы сказать очередную глупость.
Рашадов боялись. Как не бояться человека, который двумя словами может перечеркнуть твое будущее. Для участников генетической программы все просто: или роди ребенка, или умри на благо города. А еще можешь вылететь из репродуктивной программы, и стать безымянным бесплодным, которому не положено радости и долгой жизни.
Рашадов боготворили. Наверное, это авторы генетической программы перестарались с обожанием. Кроме этих калек никто не сможет привести программу к успеху.
***
Маленький домик стоял у самой стены города. Он обветшал: побелка осыпалась; кожа, которой были затянуты окна, лопнула и висела лохмотьями. Цветных плиток, обозначающих течение генетической программы для этой семьи, на стенах почти не было: жители дома умерли много лет назад, и только недавно это жилище занял молодой рашад.
Юноша лежал на кровати и думал над тем, что надо бы встать.
Потом скатился на пол, и еще немного подумал над тем, чтобы встать. Пол был горячий и нисколько не охлаждал кожу. Лежать на нем было, пожалуй, противнее, чем на тахте.
Рашад вытащил из-под кровати осколок темно-синего стекла, и принялся рассматривать свое лицо. Это было мучительным удовольствием: вглядываться в увечья, которые генетическая программа оставила на его лице. Как будто создатели всей этой божественной комедии не могли подумать получше, и дать рашадам просто нормально жить.
Собрав немного сил, юноша поднялся. Дошел до стены. Добрался до двери.
Как хорошо, что уже темнеет, и в острых тенях узких улочек можно добраться до любой части города. Дойти, часто останавливаясь, приседая в стенных нишах или узких проемах между белых домов. Он почти насквозь прошел квартал бесплодных, дошел до района, где живут женщины. Ему требовался или один из крайних домов, или, если не повезет, то центральное общественное здание.
Не повезло, дом оказался пустым.
И вроде он достаточно замотался в многочисленные тряпки — и, вроде, тряпки были чистыми — но на него все равно оглядывались женщины, мимо которых приходилось проходить. Оглядывались с недоумением и омерзением даже.
Надоело.
Устал.
Ему повезло: с той, что надо, он столкнулась на улице. Она хотела уйти, но он приказал остановиться. Приказов слушаются, ха. А смотрят как на урода.
— Тебе пора к озеру.
Женщина уже была неизлечимо больна, двигалась к смерти, но все равно намного здоровее него.
— Мне надо уйти сегодня?
— Сама знаешь. Скоро ты ослабеешь, не сможешь работать и все равно умрешь.
Женщина плотнее закуталась в чадру и поспешила прочь. Рашад сполз по стене вниз и устроил голову на коленях. Краем глаза рассматривал цветную плитку на стенах дома: в этом живут женщины, плодовитые и сильные, способные родить много рашадов. Они точно не будут любить своих детей. И если точно следовать генетической программе, то через пять поколений этот дом опустеет.
Он только что убил свою мать, а она даже не назвала его сыном.
***
На закате рашад стоял в тоннелях у выхода из города. Обрывки сверхчувственного восприятия позволяли ему ощущать, где находится мать. Она действительно пришла к стенам города.
Стояла у ворот и чего-то ждала.
Рашад бездумно рассматривало свое отражение в очередном куске стекла. Лицо в свете грибов на стене было бледным и зеленым. Радужка глаза состояла из нескольких осколков, из карих, зеленых и ярко-голубых кусков. Белки глаз были покрыты красными лопнувшими сосудиками. В целом вид был явно нездоровый.
Рашад нервно хихикнул. Нездоровый. Да.
О, мать двинулась в сторону озера. Что ж, он сможет ее провожать пару фарсахов, а потом можно просто заночевать в тоннелях.
Так можно вообразить, что он ее провожает, а она называет его сыном.